Марк Захаров отмечает юбилей

Он редко улыбается и в деловых беседах - в интервью, к примеру. Знает, что шутка не действует, когда сам рассказчик над нею смеется. Знает, как важно быть серьезным. И с мрачным видом излагает свои мысли так остроумно и с такой изощренной витиеватостью, что собеседнику легко и хорошо. Словно смотришь блестящий и забавный, но глубокий и умный спектакль.

Глубоко в душе он оптимист. Но печальный. Он ведь имеет дело с мировой драматургией - а ее пишут умнейшие люди, досконально изучившие природу человека и заложенные в нем ловушки. Жизнь научила его быть собранным, концентрировать мысли в кулак. Быть осмотрительным и политичным в декларациях - чтобы иметь возможность потом все главное сказать языком искусства. Все будут смеяться и радоваться, а умный еще и поймет. За это счастье взаимного понимания ему благодарны сотни тысяч людей, прошедших через его театр, и миллионы, впитавшие его кино.

Он начал сильно: "Драконом" и "Карьерой Артура Уи" в бунтарском Студенческом театре МГУ. На спектакли стекалась вся Москва: эпохальный момент погружения Уи в ванну, когда тот боится ошпарить попу, был равновелик библиотеке научных исследований мировых диктатур. В 1967-м он поставил свое любимое "Доходное место" Островского в Театре сатиры - спектакль немедленно запретили: министра культуры Фурцеву смутила фраза "Мы не хотим брать взяток, хотим жить одним жалованьем!" - реплика противоречила национальным традициям. Спектакль исчез, но остался в легендах. Его герой лавировал по сцене в лабиринте конторских столов, петляя и путаясь - умение искать выход из лабиринтов и тупиков жизни потом пригодилось Захарову во всей его практике.

Когда Захаров возглавил Театр имени Ленинского комсомола, в сером здании на Малой Дмитровке царила разруха, в его намоленных стенах бродили тени гениев бывшего ТРАМа и, если вслушаться, гулко перекатывалось эхо ленинского "учиться, учиться и учиться". Всему нужно было учиться заново - и строить актуальный театр, и заманивать туда публику. Уже через год лишний билетик спрашивали за квартал. Гремел "Тиль" с Караченцовым и Чуриковой, одна за другой зажигались новые звезды и становились народными любимцами: Абдулов в военной драме "В списках не значился", Янковский "Автограде XXI", Шанина в "Юноне и Авось", Догилева в "Жестоких играх", новое дыхание обрели Фадеева и Збруев, в театр стали эмигрировать мастера уровня Татьяны Пельтцер, Евгения Леонова, Леонида Броневого. Талант тянется к таланту, и под крылом Захарова собралась коллекционная команда, энергичная и бездонно талантливая - равной ей не располагал ни один московский театр.

Мистика намоленных стен плюс романтический авантюризм главрежа давали в сумме фантастические плоды. Только вмешательством Провидения Захаров объясняет появление в репертуаре полупридушенного цензурой театра "Оптимистической трагедии", "Трех девушек в голубом" или первой в стране рок-оперы "Юнона и Авось" по либретто Андрея Вознесенского с музыкой Алексея Рыбникова. С этой рок-оперой театр продефилировал и по Европе, изумив аборигенов свободомыслием советского искусства.

Словом "романтика" теперь ругаются, но это временно: скептики приходят и уходят, а мир вперед двигают романтики - те, кто умеют вычерчивать проекты будущего. Верность романтике Захаров хранит и теперь, регулярно получая за это оплеухи от прогрессистов. Однажды уступил их наскокам, впустил на сцену спектакли модно циничного, но холодного и внутренне пустого режиссера. Они сошлись, волна и камень, лед и пламень: но нет - и размер не тот, и новомодный крой стал расползаться, едва экзерсисы оказались в контексте "Ленкома" - искреннего, страстного и настоящего.

Из дарований Захарова важнейшее - умение сотворить то эфемерное, что он называет "питательной средой". Александр Абдулов рассказывал мне, какое это счастье - встречать на репетициях столько талантливых людей. Видеть, как они импровизируют, пробуют роль на зубок, на изгиб, на излом, как ошибаются и смеются над ошибками, как "поджигают" друг друга, - и участвовать в этом процессе всеобщего азартного творчества. "Ленком" - образец того, чего нет в мировой практике и чем богата Россия: театр-дом, театр-семья, театр - братство талантливых единомышленников, понимающих друг друга с полуслова.

Невероятно, но очевидно: Захаров сумел выстроить и еще одно здание - по габаритам, сложности и общественному резонансу даже превосходящее театр. Он построил свой мир, свой жанр на экранах. Я бы назвал его "теа-кино": там много театральной условности, придается особое значение драматургии, музыке, и нужны первоклассные актеры. Семь фильмов, снятых Захаровым, - от "Двенадцати стульев" и "Обыкновенного чуда" до "Убить дракона" и "Дома, который построил Свифт" - стали любимейшей в народе классикой. В кино он утолял еще одну потребность натуры - жажду авантюр, морских просторов и ветров, какие не дуют из театральных кулис. Он написал сценарий фантастического фильма "Земля Санникова", стал соавтором "Звезды пленительного счастья" и придумал лучшее, что есть в фильме Владимира Мотыля "Белое солнце пустыни", то, что определило строй и стиль культовой картины, - письма красноармейца Сухова. Как бы между делом рассыпав там массу фраз, ставших народными афоризмами.

Времена пошли иные, общество впало в анемию и стало нечувствительным к сигналам искусства, театр перестал восприниматься как "кафедра", дискуссионный клуб или испытательный полигон моделей будущего, публика хочет развлекаться и отвлекаться. Так полагают многие, но не Марк Захаров. Он ставит Ерофеева, Сорокина, всегда современного Аристофана, ставит актуальное и заставляющее думать - и собирает полные залы. То, чем одарил человечество этот неулыбчивый человек скептического вида и романтической души, на самом деле бесценно: его искусство сберегает в нас надежду. Такой принцип: тревожить, но не бить по голове. Правду, одну только правду, но как там у Пушкина: "я сам обманываться рад". Это искусство востребовано всегда.

Марк Захаров:

...Как-то мои студенты показали фрагмент современной пьесы, где мама пьет, сын наркоман, и вообще ужас на ужасе. Я им сказал: ребята, у нас такая трудная жизнь, так много обрушивается негативной информации, и для обострения давайте сделаем так: отец живет с дочкой, а мама тоже наркоманка, и так мы доведем эту историю до логического конца. Больше мне ужасов не показывали. Есть известная формула: люди идут в театр удивляться не новым ужасам, а новой правде. Ужасов хватает на улицах, и напугать зрителя окончательно - я такой цели не ставлю…

...Есть закон: если человек весел за кулисами, то на сцене он тихий. И наоборот. Каким занудой был Аркадий Райкин! Евгений Леонов был самоед -- вечно сомневался в себе, в тебе, в пьесе... Настоящий комик бережет себя для того, чтобы выбросить энергию на сцене.

...Я часто делаю глупости, но сохраняю важную физиономию. Даже завел в кабинете прозрачные двери - актеры проходят мимо и видят, как я обдумываю стратегические планы. А на самом деле в этот момент у меня, возможно, нет ни одной мысли в голове. И я как раз человек нерациональный, во мне бушует "авось", русские ширь и удаль, хотя намешано много всего - есть корни русские, татарские и еврейские. Романтизм, наверное, превалирует, даже иногда беспочвенный и бессмысленный. И радость бесшабашная, часто немотивированная.

...Был один эпизод, который я взял на вооружение как режиссер. На гастролях в Петербурге мы показывали "Женитьбу". В первом ряду сидел пьяный, вел себя тихо и вполне культурно. Но когда Броневой сказал, обращаясь с свахе: "Вам, матушка, это так не пройдет! Я пожалуюсь на вас в полицию!", - пьяный не выдержал и сказал ему: "И тебе это надо?". Публика промолчала, но артисты это хорошо запомнили. И я теперь эту фразу прикладываю к некоторым обстоятельствам из моей жизни и к некоторым предложениям, которые я получаю. В том числе и от средств массовой информации.