Его неравнодушие, его принцип судить обо всем, что происходит, с позиций обостренно чуткой совести, его боль за судьбы своей страны и мировой культуры каждый раз делали его фильмы поступком, акцией, не всем доступным откровением. В СССР они если и выходили на экраны, то с огромными трудностями. Его дебют "Одинокий голос человека" попал в ограниченный прокат спустя 9 лет после создания и тут же взял приз в Локарно. С той поры международные успехи сопровождались стыдливым замалчиванием на родине. И лишь в 90-е годы его фильмы стали завсегдатаями российских клубных экранов, даже иногда пробивались на ТВ. "Русский ковчег" стал первым в истории фильмом, снятым единым кадром без монтажных склеек, и это одна из немногих российских картин, ставших хитами мирового проката.
Он историк по образованию, и его всегда интересовала философия власти, во все времена растлевавшей людей, вознесенных на ее пьедестал. Одно из главных его созданий - всегда актуальная "тетралогия власти": "Молох" о Гитлере, "Телец" о Ленине, "Солнце" о японском императоре Хирохито и "Фауст", вольная интерпретация Гете, - итоговый фильм, сцепивший четыре "главы" в единый философский кинороман о природе власти и о непоправимых изменениях, которые производит в сознании власть неограниченная и неконтролируемая. Вручая Сокурову "Золотого льва" Венеции, президент жюри Даррен Ароновски охарактеризовал "Фауст" как "фильм, который навсегда меняет каждого, кто его посмотрит".
Важнейшей культурной акцией стала работа его творческой мастерской при Кабардино-Балкарском университете. При поддержке его фонда "Пример интонации" многие талантливые люди Кавказа, не помышлявшие о кино, вкусили радость международных триумфов - достаточно назвать его ученика, каннского лауреата Кантемира Балагова. Фильм другой его ученицы Киры Коваленко будет вскоре показан в секции Каннского фестиваля "Особый взгляд".
Но сам мастер надолго замолчал. Опять его фильмы не ко двору? "У меня есть законы, которыми я руководствуюсь, - Конституция РФ и Заповеди. Когда сомнительные по своему культурному багажу люди мне навязывают какие-то другие скороспелые законоположения, я перестаю понимать, где я нахожусь. У меня нет доверия к этому времени, понимаете?", - говорил он мне в одной из бесед.
По случаю юбилея мастера перечитываю свои давние интервью с Александром Сокуровым. В них много горечи. В них мысли, которые со временем стали только актуальнее.
Вот несколько фрагментов.
Сокуров о культурной политике
В нашем кино главная проблема не в кинорежиссерах. У нас нет способов донести наши фильмы до аудитории - в России больше нет национального проката. Имеющийся прокат в руках крупных американских компаний, там все расписано по месяцам и дням, и протиснуться с национальной картиной почти невозможно. Кроме того, в эти кинотеатры люди приходят за жвачкой - и в буквальном и в фигуральном смысле. Все-таки в СССР наряду с мощным политическим влиянием кино оказывало и влияние просветительское, гуманитарное - это все полностью ушло. Я много раз говорил о необходимости создания национальной киносети - и это никогда не встречало поддержки. Однажды на совете по кино обсуждался вопрос о строительстве таких кинотеатров, даже выделены деньги, и был человек, которому это было поручено. Но куда делись деньги и где эти кинотеатры - сегодня уже никто не знает.
О музеях как основе культуры
Музеи среди человеческих институций - единственная область, где материальным образом, без пустословия и демагогии, нам показывают, какова роль искусства в формировании добропорядочного гуманитарного сознания - в формировании цивилизации. Чем бы мы были без музеев?! Художественные авторы погрязли бы в амбициях, себялюбии и самовосхвалении. Посмотрите, что происходит вокруг кинематографического сообщества. Все - выдающиеся, все - великие. Куда ни посмотришь - повсеместно гении. Ребята, вы пойдите в Эрмитаж или в Лувр, загляните в Британский музей. Посмотрите, что создали великие художники задолго до вас. Подойдите к своей домашней библиотеке, если она у вас есть. Возьмите наугад любую книгу - и вы увидите: все, что с потугами тянет сегодняшний кинематограф, давно уже создано и сделано. Но - гордыня, гордыня и гордыня...
О бедности, которая "не порок"
Жить плохо у нас, в России, не стыдно. Не стыдно жить в грязном доме, терпеть захламленные улицы и покосившиеся заборы, отвратительные дороги, хамство чиновников и целых политических партий... Все это говорит о том, что жизнь у нас не имеет ценности. Поэтому в ней нет оптимистического начала. Великие художники всех времен - Дюрер, Рембрандт, Эль Греко… - все они показывают, что красота действительно пронизывает наш мир, создавая в нем гармонию, воплощая идею созидания. У нас много говорят о русской идее - так вот же она: научить русский народ созидать! Созидать умело и хорошо!
О дистанции между Россией и Европой
У нас разная история, разная интуиция, разные культурные традиции. Наша культурная традиция - традиция синтеза. В Европе - это традиция анализа. Но как показывает практика, есть вещи, которым аналитическим путем не постигнуть. Аналитическим путем, например, невозможно осмыслить Достоевского. Только синтезом, собиранием. Он существует в единстве, и его нельзя разлагать на части. Точно так же как нельзя анатомировать и сам русский язык. У европейцев другие инструменты жизнеописания, жизнеисследования. Там это - дробление. Но если дробить, то нельзя ничего понять в таком явлении, как нацизм. По крайней мере, так нельзя понять, что это явление по-своему нормальное, заурядное, неромантическое, неэкзотическое. Им трудно понять, что зло заурядно, неромантично и неэкзотично.
С течением времени эта дистанция увеличивается. И это меня тревожит больше всего. Бывают какие-то пересечения. Правда, очень кратковременные. У нас ни разу не было такой ситуации, когда мы долгое время шли одной дорогой - непременно вдруг расходились в разные стороны. Даже война с фашизмом нас не объединила, а в каком-то смысле даже разъединила еще больше. Еще больше оттенила наши контрасты.
О недугах русской цивилизации
Для меня нет сомнений в том, что мы пребываем в рамках какой-то другой цивилизации. Не хочу сказать, что это цивилизация другого качества, хотя может быть и так. Она находится где-то в стороне, справа или слева, и позади, на какой-то исторический период отставая. Возможно, это отставание нормальное. Возможно, это признак уставшей нации. Мы устали оттого, что непрерывно воевали, мало строили, мало создавали. Не выработана народная идеология дома, домашней жизни. Даже мифологии такой у нас нет. И это ярче всего говорит о том, как у нас мало внутренних резервов. Здесь, я считаю, наша главная проблема - отсутствие спокойной, доброй, укорененной идеологии домашней жизни.
Второе - глубочайшая деформация сельского уклада жизни. Деформация в сторону вырождения, такая бывает характерна для народов, чрезвычайно отставших от цивилизованного развития. Так вырождаются племена где-нибудь на островах Гвинеи -потому что их отставание от общей цивилизации очень велико. Вот и сельский житель России, который есть отдельная часть нашего народа, сейчас находится в состоянии падения, пике. Это очень опасно.
Об опасностях нацизма
Мы должны всегда помнить, что даже европейцы, несмотря на твердые традиции, на многочисленные культурные и исторические прививки, которые им были сделаны, не смогли уберечься от нацизма. Я имею в виду нацизм не в политическом контексте, а как категорию нравственного падения огромного числа людей. Дело не в Гитлере. Гитлер - больной, несчастный человек. Несчастный глобально, от рождения до смерти. Дело в том, что нацизмом оказались заражены миллионы злых, жестоких людей. В том числе и в России.
Мне кажется, по характеру своего поведения, и в социальном и в ментальном смысле мы очень предрасположены к нацизму. Я постоянно бываю на юге России, внимательно наблюдаю за поведением людей, и мне иногда просто страшно становится - так все похоже, так близко. Моральное и социальное унижение людей, оскорбление их, падение культуры. И какое малое значение имеет в жизни этих людей даже такая категория, как государство. Еще более малое значение в жизни российских людей имеет культура. Не могу забыть, как множество раз я был свидетелем крайне резкой реакции людей на симфоническую музыку. Такой злобной реакции на звучащих по радио Шостаковича, Прокофьева или Чайковского я, наверное, никогда не забуду. Это было одно из самых печальных впечатлений от моей родины. Нежелание понимать, нежелание думать. Постоянное стремление перевалить часть своих гражданских обязанностей на чьи-то плечи.
Вообще, русские люди, казалось бы, по природе большие государственники - они все время об этом говорят. Но никогда об этом не думают. Странно. И очень тревожно.
О месте кино в жизни Сокурова
Как ни странно, в этом мой интерес к жизни. Чем, собственно, и диктуется эта многим кажущаяся странной контрастность в выборе тем картин. Фильмы разные, и объекты внимания разные. Сначала это "Мать и сын" со всей рафинированностью этой картины, ее достоинствами и недостатками. Потом это жизнь военных в Арктике, потом - Гитлер... Во Франции мне часто говорили, что они никак не могут вычислить автора, угадать, что он будет делать в следующий раз. Некоторых это почему-то раздражает. На что я могу совершенно искренне ответить: мой интерес к жизни выражается в этом. Мне не хватает ни финансовых, ни технологических средств для того, чтобы этот мой интерес к жизни превращать в какое-то особенное искусство. Потому что в кинематографе технология имеет большое значение. У меня таких возможностей не было и нет. Ни одну картину мне не удавалось снять до конца по режиссерскому сценарию - не хватало средств.
Я этим живу. Я с помощью этой деятельности с миром общаюсь. Мне потому и трудно это все сформулировать и для себя определить - что это страшновато для человека. Нельзя так обращаться с собственной жизнью. А теперь я понимаю, что себе врать невозможно. И конечно, это попытка жизнь свою сложить, так ее организовать. Потому что эстетически кинематограф не представляет для меня сколько-нибудь единого мира, единой системы. Как, например, литература. Для меня слишком очевидна примитивность его природы. Он для меня вторичен по сути своей. Я понимаю прекрасно, что у музыки кинематограф берет пластику оркестра и гармонию, у живописи - колорит, у фотографии - композицию... Он все время что-то откуда-то берет. И иначе существовать не может. Я уж не говорю о литературе, где он берет и сюжет, и характер организации мысли. Эта его неприкрытая, агрессивная нагота приводит меня в состояние растерянности…
О ленивом зрителе
Есть очень серьезная проблема, которую я остро чувствую и как зритель, и как автор. Кино - явление очень волевое. Зритель садится в зал - и начинается насилие. Композиция моя, музыка моя, актеры мои, сюжет мой, темпоритм мой, обращение со временем мое. Я все время пытаюсь добиться того, чтобы меня было как можно меньше. Разными средствами. Или введением в картину реальных человеческих характеров вместо характеров драматургических. Или с помощью придания откровенно художественных черт тому, что обычно для многих людей связано с подробным документальным исследованием. Не знаю, насколько все это получается, но я пытаюсь. Я понимаю, что это долгий путь и так просто его не пройти. Нужно какое-то принципиальное открытие. В кино должен прийти человек, который это открытие сделает - попробует избавить кино от того, чем оно гордится.
Мы гордимся Эйзенштейном. Но я точно знаю, что кто-кто, а уж Эйзенштейн точно не оставлял зрителя свободным. Литература велика тем, что оставляет человека в рамках, в догмах культуры (что очень благородно), но дает ему все степени свободы. И при этом очень многого от человека требует. Мы ведь знаем, что читать - огромный труд. Это сложный процесс. Читать - тяжело. И физиологически, и интеллектуально, и нравственно. Смотреть - легче. Поэтому людей читающих год от года все меньше. И меня мучит сознание того, что своими фильмами я отрываю людей от этого процесса - из слов добывать смысл, образы, мысль. Как будто я тоже участвую в разрушении обожествляемого мною гармоничного мира. Кино воспитывает глобальную лень. Души, совести, мозга. Воспитывает некие барские черты, потому что человек, который привыкает к изображению, начинает требовать смены картинок. А это уже хирургическая операция. И она означает, что у человека уже что-то усечено. Знаете, у Тарковского в одной из картин о герое сказано: у него нет органа, которым чувствуют. И те, кто занимается визуальными реализациями, этот орган удаляют. Именно они. Вырезают. Иногда - вырывают. И чем моложе человек, чем раньше он поступил на этот стол, тем больше шансов, что кто-то из кинорежиссеров этот орган у него вырежет.
Речь идет даже не об ампутации. Ампутация - видна. А это операция незаметная. И только потом обнаруживается, что человек уже не способен чувствовать. Очень серьезная вещь. Пожалуй, серьезнее любой экологической проблемы. Все ошибки нашего общества, нашей цивилизации с этого начинаются: нет этого органа!
Свежие комментарии